Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]

У Сережки ныло с непривычки все тело, все косточки. Он буквально валился с ног. И все же, как ни трудно это было, Сережка не бросил дела, доказал, что и он тоже может быть мужчиной, а не какой-то тряпкой и размазней.

Машина вырвалась наконец на оперативный простор, весело покатила по дороге. Шофер перевалил через бугор, притормозил и крикнул Сережке:

— Иди сюда, малый!

Не зная, что будет дальше, Сережка подошел. Шофер выпрыгнул из кабины, вытер руки тряпкой, затем полез в карман и протянул вдруг Сережке рыжий помятый рубль.

— Возьми, — сказал он. — Купишь чего, однако…

Они стояли рядом — два друга, которых свел случай, два работника и страдальца. Сережка не принимал даяния. Только крепче сжимал зубами пересохшую, треснувшую поперек губу.

— Зачем вы так? — сказал он. — Я ж просто так помогал, из уважения…

Шофер обнял Сережку за плечи. Крепко и горячо, как обнимают только друзей и единомышленников.

— Ты меня извини, — сказал он. — Я сразу понял, что ты просто так… Сережкой тебя зовут?

— Сережкой. Покусаев фамилия…

— Покусаев? А меня — Гырда. Смешно, правда?

— Ничего не смешно. Нормально!

— Я тоже думаю — нормально. Не в фамилии дело… Садись, Покусаев, в город подброшу.

Шофер открыл дверцу кабины, пропустил Сережку, а сам зашел с другой стороны, поправил узенькое зеркальце над головой и нажал на педали.

Машина катила по асфальту. Даже не верилось, что где-то в мире было болото с лягушками и глубокие черные ямы, которые нарыли колеса. Шофер закурил, поглядел сбоку на Сережку и спросил:

— Отец кто у тебя?

— Рабочий. На экскаваторном вкалывает…

— Законно! — одобрил шофер. — Рабочий — это тебе, Покусаев, человек… На нем вся земля держится!

За окнами кабины замелькали городские дома. Мягко поскрипывало сиденье, сбоку задувал прохладный вечерний ветерок. Сережка смотрел на эти знакомые дома и улыбался. Ему было приятно, что отец у него — рабочий, а он, Покусаев, сын рабочего. Он помог шоферу вытащить машину, а теперь едет домой. Больше Сережке ничего не было нужно на свете…

Но попал Сережка домой не сразу. Тут снова дело в единстве взглядов шофера Гырды и Сережки Покусаева, одной точки зрения на главные вопросы жизни.

— Хочешь или нет, а я должен тебя накормить, — сказал шофер. — Не возражай, а то обижусь.

Сережка не возражал. Он сам хотел есть. Только стеснялся сказать.

Машина свернула в один переулок, затем в другой и остановилась возле высокого серого здания. Над дверью мигала неоновыми огоньками вывеска: «Столовая № 3».

Сережка и шофер захлопнули каждый со своей стороны дверцы и отправились в столовку есть и закреплять дружбу. Все тут было как прежде: и квадратные голубые столики, и шишкинская картина с медведями, и официантки возле буфета. Казалось, они так и не окончили делового разговора, который начали в первый Сережкин визит. Впрочем, и тут оказались перемены. На дверях столовой номер три уже не было объявления о подсобном рабочем. Наверно, подсобник нашелся и текучка окончилась. Все постепенно становилось на свое место.

Сережке и шоферу пришлось подождать. Но зато пировали они на славу. На столе было все, что пожелает душа и предусмотрено раскладкой и калькуляцией. Сережка наел на рубль и четыре копейки. Живот у него стал как хороший полковой барабан.

Шофер тоже был доволен. Он предложил Сережке прокатиться на машине в другой конец города, но Сережка отказался. От всего, что пришлось пережить за этот долгий день, и сытой еды ему захотелось спать. В ушах стоял протяжный глухой звон и шум. Будто там застряла и никак не могла выбраться грузовая машина и квакали лягушки.

Первый раз за эти трудные дни Сережка возвращался домой без страха и сомнения. Он был с ног до головы перепачкан болотной грязью и тиной; на руках нестерпимо горели, созревали до положенного предела желтые водянистые пузыри.

Сережка ничего этого не замечал. Он взбирался по знакомой лестнице твердым запасливым шагом. Казалось, ничего с Сережкой особенного не случилось. Ни сегодня, ни вчера. И в то же время — случилось. Он увидел жизнь с разных сторон — и плохих, и привлекательных, стал чуточку лучше и взрослее. Будто разошлась у него в душе и выпрямилась какая-то важная, необходимая в жизни пружина.

На лестничной клетке Сережку поджидал Изя Кацнельсон. Он не мог идти домой, не узнав, что случилось с Сережкой и почему его нет так долго с работы. Изя увидел разнесчастный вид Сережки и понял, что друг был не на секретном заводе, а где-то совсем в другом месте. И там лучшему другу было несладко и, возможно, он страдает морально и физически.

— Ты это откуда? — участливо спросил Изя.

Сережка не ответил. Все рассказывать — надо полдня. А если с подробностями, то даже больше. Сережка только приветливо кивнул Изе головой и сказал:

— Сейчас, Изя, некогда. Потом…

Сережка поднимался домой не торопясь, уверенно печатал на ступеньках один шаг за другим. Так делал его отец. Сережке хотелось быть похожим на отца. Сегодня он тоже был отчасти рабочим человеком…

Славка Юдин схватил по ботанике двойку. Теперь он сидит под грибком в своем дворе и задумчиво болтает ногой. Припекает весеннее солнце, из-под синей ноздреватой корки льда течет к луже ручеек. Домой Славку не тянет. Хочется отодвинуть неприятный разговор. Потом можно будет соврать, будто были у него дополнительные уроки или потерял на вешалке и не мог найти шапку.

Во дворе тихо и пусто. Появился на минуту дворник с мокрой метлой, посмотрел на Славку и ушел. Славке до смерти хочется есть. Он открывает портфель, но, кроме пустых бумажек от конфет, ничего там не находит. Идти все же или не идти? Славка закрывает глаза и вертит перед носом указательными пальцами. Получается — не идти.

Славка вздыхает и тут видит Павла Егоровича, который живет в соседнем дворе. У всех двор общий, а у Павла Егоровича — свой. Летом за дощатым забором цветут цветы, зреют на грядках бородавчатые огурцы, выглядывает из-под листьев клубника с круглыми, как веснушки, крапинками на спелом боку.

Туда никто не ходит. На медной проволоке торопливо шаркает из конца в конец собачье кольцо, роет землю возле калитки и рычит на прохожих злющий пес Полкан. Иногда Павел Егорович сам появляется в общем дворе — поиграть под навесом в шашки, послушать, о чем болтают люди, и поругать соседей за то, что снова у него отодрали доску от забора и бросили камнем в честного пса Полкана.

Павла Егоровича в общем дворе не любят и называют втихомолку жилой. И вот теперь человек этот направляется прямо к Славке, у которого без пса Полкана и без досок от забора своих личных забот по самое горло. Славка хотел было улизнуть, но не успел. Павел Егорович подошел к Славке, сел рядом на скамейку и расставил врозь черные валенки в новых чистых галошах.

— Ну что, по предметам срезался? — спросил он.

Славка не любил таких разговоров. Тем более с посторонними. Но тут он вдруг признался. Он даже вытащил ботанику, ткнул пальцем в страницу и сказал:

— Думаете, легко? Параграф шестьдесят девять. Класс двудольных, семейство разноцветных!

Слова эти не произвели впечатления на Павла Егоровича. Он покачал из стороны в сторону новыми галошами и сказал:

— Рыбья твоя голова! Я тебе про эти разноцветные лучше ученого профессора обскажу. Пошли!

Павел Егорович поднял Славку за воротник и поволок за собой. Кричать было неудобно, хотя Славка и знал — добром все это не закончится. Скорее всего сосед отстегает его за отодранную доску или даст сожрать Полкану. Вместе с портфелем, ботаникой и дневником с жирной и еще горячей двойкой. Но, к счастью, все обошлось. Сосед привел его на длинную стеклянную веранду. Было там тепло и влажно, как в бане. В углу тихо жужжала и потрескивала иногда электрическая плитка. Жаркие отсветы ее скользили по темным глиняным горшкам с цветами и рассадой. В отдельной кадке цвела раскидистая роза.

— Вон-на твои разноцветные, — сказал сосед. — Живой предмет мысли.

Павел Егорович снял тулуп и склонился над розой. Лоб ко лбу со Славкой. И тут он принялся рассказывать Славке, как люди вывели из дикого шиповника садовую розу и как, между прочим, отличить этот цветок от яркого пышного пиона или холодной осенней астры, которую люди назвали Сентябриной.

— Ты эти зубчики видишь или не видишь?

Славка признался, что теперь все видит. Зеленая упругая чашечка, в которой жила роза, имела пять листиков. У двух зубчики были с двух сторон, еще у двух вообще ничего не было, а у пятого, последнего, зубастая пилочка была только с одной стороны.

— Как пять братов, значит, — заключил Павел Егорович. — Двое бородаты, двое безбороды, а последний, пятый, выглядит уродом: только справа борода, слева нету ни следа. Вот так, значит, друг ситный Славка. А ты собаку с жизни сживаешь!